В ловушке - Страница 30

– Нос у тебя побелел, фантазер, растирай! – прикрикнул Бармин. – Нужно же такое придумать – банька, постелька… Ты что, отмываться и спать без задних ног сюда приехал?

– Как в санаторий, – с негодованием поддержал Филатов.

– А ты? – возмутился Дугин.

– Лично я приехал сюда героическим трудом завоевывать Антарктиду.

– Тоже мне завоеватель… Краше в гроб кладут.

– Пусть тех, кто краше, и кладут, – возразил Филатов. – А мне торопиться некуда, молодой я очень, среднего комсомольского возраста. Я, может, еще «Москвича» купить желаю и махнуть на юг с одной забавной крошкой. Есть одна на примете, художественная гимнасточка.

Мороз пробивал каэшки, набрасывался на тело, и Семёнов пожалел, что придется заканчивать этот пустой, но очень полезный для ребят разговор. В одной книге – какой, Семёнов припомнить не мог – он вычитал такую сцену. Хирург произвел сложнейшую операцию, спас придворного, и тот, открыв глаза, первым делом спросил: «Как здоровье императора?» И тогда хирург обронил: «Царедворец ожил – оживет и человек». Этот афоризм очень понравился Семёнову, который вообще ценил мысли, навевающие ассоциации. Юмор для него всегда был вернейшим барометром настроения. По своему опыту Семёнов знал, что люди, перестающие шутить, погружаются в депрессию, последствия которой трудно предугадать. Так бывает с теми, кто впадает в полярную тоску, кем овладевают уныние и безнадежность. Тогда в коллективе, особенно в небольшом, могут появиться трещины, он перестанет быть монолитом и оказывается под угрозой распада. Семёнов отдавал себе отчет в том, что такая опасность совсем недавно грозила его пятерке. А теперь успокоился: проснулся юмор – проснулся и коллектив.

Снег на Востоке летом и весной заготавливали впрок, чтобы хватило на суровые месяцы полярной ночи. Метрах в ста от жилого дома находился карьер, туда в погожий день выходили всем составом, пилили ручными пилами спрессованный снег, складывали пудовые монолиты на волокуши и отвозили к помещению. Работа тяжелая, труднее, пожалуй, на Востоке не было, и на ней часто срывались: к черту летела кровью добытая акклиматизация, снова начинались одышка, головные боли, тошнота и прочие прелести горной болезни.

Поэтому можно было лишь порадоваться оплошности товарищей из старой смены, которые, консервируя станцию, недостаточно плотно задраили в потолке люк. В том самом сугробе, что возвышался в кают-компании, снег был не очень крепко сбитый и его заготовка не требовала сверхчеловеческих усилий. Семёнов, Гаранин и Бармин набили снегом два стиральных бака, натаяли в кастрюле воды для питья, заварили чай и пошли к механикам в дизельную.

– Опаздываете! – весело встретил Семёнова Филатов. – Это начальству положено – затягивать гайки!

– Не беспокойся, затяну, – в тон ему пообещал Семёнов. – Всю зимовку на своей шкуре ощущать будешь.

– Шкура у меня дубленая, выдержит!

Изо всех сил старается парень сгладить впечатление от своего «Выходит, загибаться будем?» – подумал Семёнов. Это хорошо, пусть старается, пусть чувствует, что фразу ту никто не забыл. То, что легко прощается, – легко повторяется, прощать нужно с трудом, чтобы семь потов сошло с человека, прежде чем окончательно смоет с себя вину. Хватит самокритичности, осознает до самых потрохов – будет полярником, не хватит – пусть ищет свою долю на материке. А ведь фраза та, если подумать, не случайно вырвалась. Она – и от мальчишеской самоуверенности и, главное, от врожденной неприязни к начальству, которое, по убеждению людей такого склада, всякое дело клонит к личной выгоде и в ущерб подчиненным. Исходи то предложение от Гаранина или Бармина, Филатову и в голову бы не пришло артачиться, а раз от начальства – значит, ищи подвох и встречай в штыки.

– Ладно, посмотрим еще, какая у тебя, шкура. – усмехнулся Семёнов. – Первую порцию снега уже заготовили, ребята, как скажете – начнем его таять.

– Рано. – Склонившийся над дизелем Дугин с трудом выпрямился, положил гаечный ключ на верстак и сунул руки под мышки. – Не успели еще, Николаич, Венька сдуру поморозил правую клешню.

– Ну-ка. – Бармин осторожно снял с руки Филатова рукавицу и присвистнул. – За железо хватался?

– А ты попробовал бы иначе. – Филатов болезненно поморщился. – У Женьки вон шерстяные перчатки в заначке, а рукавицей не всякий ключ возьмешь.

– Обморожение второй степени, – доложил Бармин. – Пошли в медпункт, детка.

– Отдохни, дай ключ, – предложил Дугину Гаранин.

– Нельзя, перепутаете.

– Что перепутаю?

– Порядок затяжки гаек, Андрей Иваныч. Их ведь нужно затягивать не лишь бы как, а от центра к краям крест-накрест, и за каждый прием на пол-оборота, не больше. Иначе такого можно натворить, горячими газами пробьет прокладку.

– А мне доверишь? – спросил Семёнов.

Дугин поколебался

– Лучше потом, Николаич, я сам попрошу.

– Хорошо, мы пока что баки со снегом принесем.

А неквалифицированная рабочая сила пригодилась тогда, когда пришло время затягивать гайки до упора. Казалось, позади самое трудное, а эта работа неожиданно потребовала от всех полной отдачи. Для удлинения плеча рычага в ключ вбили пустотелую стальную трубку и налегали на нее изо всех сил. Если гайка не проворачивалась больше ни у кого, за ключ брался Бармин. Обычно ему удавалось сделать еще пол-оборота, и на этом можно было ставить точку.

Закончили, молча уселись кто куда, выжатые. Бармин принес термос, налил каждому по чашке горячего чаю.

– Двужильный ты, док, с невольным уважением сказал Филатов. – Тебе не клистирами командовать, а подъемным краном работать.